Автор отчета — Сергей Галанов AKA SeGal
Очередная велопоездка в выходные была запланирована в Овраг. Причин тому было несколько: во-первых, мы не ездили туда уже больше 2-х месяцев, а во-вторых,
еще неделю назад мы договорились с одной моей знакомой съездить куда-нибудь в интересное место — недолго думая, в качестве такового (наряду с «горным» вариантом
Жигулевского заповедника, который проиграл в конкурентной борьбе) был предложен именно Овраг… На то были и объективные причины: поездка (несмотря на планируемую
ночевку) должна была уложиться практически в один день. Кроме того, собственно Овраг, с точки зрения маршрута, представляет собой весьма приятную прогулку по красивейшим местам
Самарской Луки, причудливо созданным природой в самом сердце нашей губернии…
Окрыленный такими соображениями, я предложил Анне отправиться именно в Овраг, начав наш путь из Жигулевска, куда мы и прибыли прекрасным воскресным утром
на сызранской электричке… Погода стояла просто изумительная: несмотря на неуверенно обещанный накануне Фобосом «ливень», в течение всего дня не было даже намека
на ухудшение погоды. Проехав традиционно скучный 2-километровый асфальтовый кусок через Радиозавод, мы выбрались на более интересную грунтовку, начавшуюся за последними
жигулевскими дачами. Обычно достаточно грязная, эта 4-километровая дорога, пыльно раскинувшаяся между красивыми холмами Жигулей, на этот раз была абсолютно сухой: отсутствие дождей
в последние 4 или 5 дней сделало свое благородное дело — в противном случае, обход уютных грязевых ванн, традиционных на этом участке, превратил бы начало
нашего путешествия в удручающе-тягостное занятие, кроме того, сопряженное с последующей необходимостью отмывать следы преодоления (помнится, в одной дождливо-июньской поездке
по этой дороге, мы целый час отмывали в Бахилово наши байки, превратившиеся, благодаря налипшей глине, в сплошные буро-неподвижные куски грязи, потяжелевшие
в два раза).
Благодаря такому обстоятельству, мы достаточно быстро промчались по холмистым участком дороги до Бахилова, откуда, пополнив запасы воды в бурдюках, отправились
по объездной александровской дороге в поисках поворота на Овраг. Собственно, найти этот поворот было несложно благодаря наличию интересного ориентира — кладбища, таинственно
спрятавшегося в сотне метров от дороги в тени раскидистых деревьев… С этим кладбищем связана одна забавная история, приключившаяся с участниками прошлогоднего велопохода
через Овраг… Год назад я с Надей и Александром Ранневым проезжали этой же дорогой: наш путь лежал в Самару, куда мы собирались попасть через Овраг,
выбранный в качестве прекрасного места для ночлега. В тот июльский вечер солнце уже позолотило верхушки деревьев первыми багровыми признаками предстоящего заката: стояла
мрачновато-таинственная тишина, столь свойственная деревенской глуши средней полосы России… Мы ехали не торопясь вдоль небольшой полосы деревьев, в сени которых и скрывалось
кладбище. Просмотренный накануне мистический триллер «Другие» (в котором героиня блистательной Николь Кидман живет вместе со своими детьми в мрачно-пустынном доме викторианской эпохи,
периодически сталкиваясь с фактами существования приведений, которыми, в финале фильма, оказываются сами герои), подогревал наше воспаленное воображение… И вот, проезжая мимо
кладбища, до которого не было и 30 метров, я, театрально вытянув указующий перст и, выдал подражающе-заунывным голосом финальный слоган фильма, по сюжету призывающий
к мирному сосуществованию людей и приведений… «Мы должны научиться жить вместе…» Повернув голову в недоумевающем порыве первого рефлекторного мгновения, Надя увидела весь закатный
ужас последнего пристанища смертных: истеричный, по-Sting’овски леденящий душу крик неподдельного ужаса потряс окружающую тишину вечера и наши не ожидавшие уши. Спустя какие-нибудь
секунды, на не слишком удобной, скажем так, для коряжистого грунта передаче 2:5 (и отчего все девушки так не любят оперативно переключать передачи? Причем, —
как говорят автомобилисты-мужчины, — подобное свойственно им и за рулем четырех-колесных транспортных средств) она летела далеко впереди нас со скоростью
профессионального мастера даунхилла… Когда, оправившись от первого шока на такую реакцию и, вдоволь насмеявшись — в надежде, что на не слышат, —
мы наконец догнали испуганную жертву неудачной шутки, нас ждала ужасная расплата в лице рассвирепевшей фурии, в которую озлобление, сменяющее первые секунды истеричного
страха, способно превратить самую красивую девушку.
Проехав мимо места прошлогодней истории, мы, спустя некоторое время выехали на разбитую чем-то большим и тяжелым 4-километровую дорогу, ведущую собственно к началу Оврага.
Преодоление нескольких грязевых участков этой трассы (гряз и вода лежат там в тени деревьев неделями) заняло у нас несколько больше времени,
чем мы рассчитывали; тем не менее, спустя минут 40 или 50 мы уже выбрались из тесных, засохших грязевых траншей на чистые поля, окаймленные
смешанным лесом. Это было начало Оврага; на некоторое время мы остановились, любуясь невероятно-причудливым поведением облаков, словно из центра огромного водоворота,
устремлявшихся по разным направлениям… Обычная иллюзия, вызванная оптическим обманом зрением, вызвала в нас неподдельное чувство восхищения: мистика уникального —
в убегающих облаках иллюзий, — словно притягивала нас своим неземным очарованием… Нужно было ехать дальше; стряхнув колдовство мгновения, мы помчались по извилистой,
уходящей вниз дороге, словно торопясь поскорее достичь первого знакового рубежа нашей поездки — красивого лесного озера, раскинувшегося у самой подошвы окаймляющих русло древней реки
холмов…. Собственно говоря, весь знаменитый Ширяевский овраг, протянувшийся причудливо-извилистой многокилометровой змеей в самом сердце Самарской Луки, представляет собой пересохшее русло
доисторической реки, оставшейся от некогда, еще ранее существовавшего на территории губернии древнего моря… И сейчас еще в местных музеях можно видеть окаменелые
артефакты той невообразимо далекой эпохи, десятками и сотнями миллионов лет уходящей в бесконечную пропасть Минувшего… Время, время… Неумолимое и беспристрастное, оно,
подобно реке Гераклита, в которую нельзя войти дважды, несет свои воды, стиснутые берегами настоящего — из Прошлого в Будущее… Сколько загадок и тайн, блестящих догадок
и гениальных открытий, неудач и разочарований несут в себе эти волны… Что видим мы в их пугающе-мрачной глубине? Какие образы рождает в нашей Душе
завораживающий поток Бесконечного? Куда несут нас его неумолимо-бесстрастные волны?… Загадочная метафора Гераклита, веками поражающая воображение своей гениально-прозорливой
поэтичностью образа, мало что говорит нам о собственно содержательной стороне природы Времени; впрочем, уже современники называли великого философа «Темным», —
и действительно, на то были основания…
Происходивший из знатнейшего рода Кодридов — основателей Эфеса (имел наследственный титул царя-жреца, от которого отрекся в пользу своего брата), Гераклит был прозван
«темным» (за глубокомысленность) и «плачущим» (за трагическую серьез-ность) мыслителем. Уже тогда, в эпоху начала расцвета древнегреческой цивилизации, Гераклит пессимистично полагал,
что люди живут в эпоху упадка бытия, при которой будущее еще ужаснее настоящего. Согласно Гераклиту, «космос» — мир — не создан никем из богов и никем
из людей, а всегда был, есть и будет вечно живым огнем, мерами воспламеняющимся и мерами угасающим. Божественный первоогонь — чистый разум суть «логос», порождает через
борьбу и расколы множественность вещей. Люди, считает Гераклит, неверно расшифровывают этот мир: «большинство не воспринимает вещи такими, какими встречает их (в опыте)…
но воображает». Люди погружены в себя, «присутствуя, отсутствуют» и видят лишь сновидения. Своим общеизвестным мыслям об изменениях «все течет, все изменяется») Гераклит
придал абстрактно-всеобщую, и вместе с тем — ярко-образную и символическую форму ( «в одну и ту же реку нельзя войти дважды»)…
…Сидя на берегу красивого лесного озера, чья неподвижно-холодная зеленоватая гладь так резко контрастировала с метафорично-загадочным образом Гераклитовской Реки Времени,
я думал о том, что и наша Жизнь, подобно этому застывшему водному зеркалу, внезапно замирает в Вечности мгновения. Мы, подобно героям фантастических рассказов потерпевших
катастрофу, иногда словно оказываемся на острове безвременья в безбрежной темпоральной Реке, — вне времени, вне пространства…
Впрочем, я недолго думал о Гераклите, Времени и Смысле: Голод — эта вторая (наряду с Любовью) фундаментальная определяющая человеческого бытия, властно напомнил
нам о вещах более приземленных, но оттого не менее насущных… Проехав к этому времени уже больше 25 км, мы изрядно проголодались. Подкрепившись традиционным
каше-суповым рационом и предусмотрительно закупленной в Жигулевске выпечкой (которой, как оказалось впоследствии, было гораздо больше, чем мы смогли съесть),
мы еще некоторое время сидели на берегу озера, вспоминая Нечто, властно протянувшееся к нам через темные волны реки времени…
Шел второй час дня; солнце, чьи по-летнему теплые лучи мягко грели нас в своей расслабляющей безмятежности, уже давно прошло свой зенит — пора было отправляться
дальше. Послушав на прощание «лай» местных «собак» (за который моя спутница наивно приняла замаскированно-неузнаваемый разговор местных лягушек), мы отправились дальше
по дороге, все также петляющей в зелени лугов… Видно было, что по Оврагу давно уже никто не ездил: хоть и примятая редкими следами транспорта, трава
зачастую полностью закрывала грунт, искусно пряча колдобины и ямы. Тем не менее, мы бодро продвигались вперед и, спустя каких-нибудь полчаса уже достигли знаменитого
поворота, где урочище Чурокайка сливается с собственно Ширяевским оврагом: в полукилометре на небольшом пригорке стоял дом лесника — очередной памятный знак Оврага
и одновременно промежуточный рубеж всех наших путешествий. Кроме того, что здесь соединялись два урочища, от этого места вверх уходила дорога на Торново
и Рождествено — традиционный короткий путь в Самару. Я сразу вспомнил наш прошлогодний «тестовый» поход 21 апреля, когда мы полтора часа пробивались
по 4-километровой полузатопленной весенними остатками снега, воды и грязи лесной дороге…
Бросив последний взгляд на уходящие по крутому подъему столбы электропередач, мы продолжили свой путь дальше; до Каменной Чаши — основной, собственно говоря, цели нашего
путешествия, оставалось еще свыше 10-12 километров несложной в техническом плане, но достаточно непростой из-за своей коварной изрытости дороги (разогнаться на ней больше
20 км/ч удавалось разве что на спусках, которые все чаще стали чередоваться с подъемами. На очередном из них, около причудливо торчащего в стороне
от дороги расщепленного ствола дерева, мы сделали привал; допивая остатки кофе с предусмотрительно купленным накануне шербетом, мы любовались все так же
невероятно-загадочным центробежным стремлением облаков, все чаще закрывающих солнце… Дневная жара стала постепенно спадать; «переменная облачность» и слабый, едва уловимый ветер
доставляли приятную прохладу усталым, но разгоряченным телам…
С некоторым трудом поднявшись со ставшей такой уютной травы, мы вновь забрались в седла наших железных (впрочем, если наступить на горло песне и испортить
метафору — то алюминиевых коней и продолжили свой путь дальше. Постепенно начали встречаться первые признаки уже недалекой Каменной Чаши — сначала редкие
и небольшие, затем все чаще и больше — камни, время от времени заставляющие нас порадоваться наличию хороших амортизаторов… Холмы, широкими луговыми подошвами
окаймлявшие нашу дорогу, постепенно сужались; наконец, очередной поворот Оврага открыл нам сильно суженную теснину с крутыми стенами холмов, поросших девственным смешанным лесом. Здесь
причудливо переплетались вершины могучих сосен и раскидистые кроны лиственных пород: головные уборы редких берез, сиротливо пробивающихся к свету, белыми пятнами вкрапывались
в буйные краски леса… Изумительные творения природы, яркими, неповторимыми красками лежали на холсте Жизни: причудливо выгнутый холм, словно остров в шумящем море трав, покрытый
всевозможной растительностью, возвышался в своей неповторимой красоте: уступы сосен, стройными рядами уходящие в небо по лестнице склонов, казались зелеными дверями, скрывающими
удивительные тайны леса… Непередаваемое чувство изумления вновь охватило нас: мир вокруг, подобно искусному фокуснику из детских воспоминаний, доставал из своей шляпы
все новые и новые чудеса…
Близость конечной цели нашего путешествия становилась все очевидней: за очередным поворотом нашему взору открылись крутые скалистые уступы холмов, испещренные каменистыми пустотами
штолен и расщелин. В некоторые из них, очевидно, можно было войти, не пригибая головы, размеры иных были скромнее; при одном взгляде на эти, отчасти природные,
отчасти — явно рукотворные пещеры вспоминались все легенды глубокой старины о разбойных забавах казаков удалого атамана Стеньки Разина, о таинственных странниках, посещавших
эту первозданную глушь, о многом, поросшем уже бурьяном забвения…
…Изрезанная колея дороги становилась все более каменистой; за очередным поворотом мы выехали, наконец, на финишную прямую — вдали виднелись почти отвесные стены поросших
деревьями холмов, венчающих Каменную Чашу… На подступах к горе было многолюдно — мы повстречали целую толпу веселящихся людей, а у подножия стояла дюжина машин…
Подъем к роднику занял 10 минут — дорога была достаточно ровная, видимо, большое количество людей, постоянно поднимающихся и спускающихся по ней достаточно
регулярно, сделало ее достаточно проходимой. Сбоку от дороги мы увидели проложенный желоб, по которому вода из родника стекала к самому подножию горы, превращая
стоящую там уютную беседку в прекрасное место отдыха… Комары, — главное, что всегда омрачало очарование этого места, — словно исчезли; мы поднялись к часовне и,
усталые, но довольные, уселись на заботливо приготовленное для подобных случаев бревно рядом с родником… Людей здесь было немного. Ведра с водой, стоящие около
импровизированной купели, напомнили нам о возможности омовения, что и было с радостью выполнено моей спутницей; я предпочел просто умыться — купание
в холодной воде источника, несмотря на избыток тепла, вызванный подъемом, все же было выше моих возможностей Время шло, словно застыло: лучи солнца с трудом пробивались сквозь
густую листву деревьев; стояла тишина, нарушаемая лишь мелодичным шелестом родника…
Отдохнув, мы приготовились к следующей фазе нашего путешествия: время близилось к середине пятого, 12-километровая дорога до Ширяево должна была занять не менее
часа — и мы решили пройти через перевал, ведущий от Каменной Чаши в Солнечную поляну, 7 км объезд к которой через Ширяево должен был бы занять
еще полчаса. Решив, таким образом, сэкономить силы и время, мы двинулись вверх, надеясь на то, что дорога окажется не такой сложной, как ее описывал один
из моих друзей, прошедший ее с байком в прошлом году. В принципе, так оно и получилось: поваленных деревьев было не много — на всем почти
километровом пути наверх нам попалось лишь несколько таких, через которые приходилось не просто перешагивать, а перелазить или даже обходить. Камни, периодически попадавшиеся
в количестве, чуть большем, чем деревья, также не сильно мешали подъему. Тем не менее, уже через сотню-другую метров после выхода с Родника, сил, которых дотоле
было на два байка, внезапно перестало хватать и на один: девушка, с легкостью шедшая впереди меня с более тяжелым (минимум на 2 кг) велосипедом, постепенно
отрывалась все дальше и дальше. Пару раз попытавшись догнать ее бодрой трусцой и потерпев позорное фиаско, я был вынужден, к своему стыду, просить о
«перекуре», который и был нами устроен почти на самой середине маршрута. Минут 10 мы отдыхали на ближайших корнях, допивая остатки чая с шербетом; время
работало против нас и рассчитывать на больший отдых уже не приходилось. С трудом (по крайней мере, для меня это оказалось не легким) оторвавшись
от таких гостеприимных корней, мы двинулись вверх, время от времени с надеждой вглядываясь в уже видневшиеся в паре сотен метров вверху просветы
в деревьях. Решив проявить напоследок силу воли я вновь вырвался вперед, решив, что лучше умру по дороге, чем появлюсь на вершине перевала позади девушки Видимо,
это обстоятельство придало мне недостающих сил (а может быть толкать вверх два байка, одновременно опираясь на них оказалось легче, чем тащить один), но когда
спустя 10 минут мы вышли, наконец, на вершину, усталость была уже не такой сильной. Моя спутница же, на удивление, вообще не подавала каких-либо признаков
утомления (подозреваю, что и особого утомления не было вообще); возможно, купание в купели Источника подействовало на нее ободряюще, или мой жалкий пример
придал ей сил — во всяком случае пока я, гордый своим преодолением, пытался отдышаться на вершине, она, взяв байк из моих ослабевших рук, уже собралась ехать вниз
Собственно говоря, спуск представлял собой не менее крутую извилистую тропу вниз, только гораздо более широкую, с примерно одинаковым количеством поваленных деревьев и торчащих
из земли корней. Спустив практически до упора седло, я попытался скатиться вниз первые два десятка метров; прекрасная работа тормозов и подвесок были достойны всяческого
восхищения, однако уклон горы, превышающий 20 или даже 25 градусов делал дальнейший спуск с рюкзаком (грозившим при очередной встряске выбросить меня через руль) занятием
чересчур опасным. следующие пару сотен метров мы благоразумно шли пешком. Время от времени она, правда, спрашивала меня с надеждой — не пора ли уже ехать,
однако ее механические дисковые тормоза не внушали мне ее оптимизма, а потому в просьбах такого рода ей было жестоко отказано. Несмотря
на благоразумное, на этот раз, наличие шлема и налокотников, мне вовсе не хотелось продолжить спуск с еще одной жертвой непреднамеренного падения.
Однако вскоре угол наклона стал гораздо безопаснее, и я периодически укатывал вперед, пролетая всевозможные повороты и небольшие корневища; трасса оказалась гораздо интереснее
всех виденных нами затяжных многокилометровых и скоростных спусков в Бахилову поляну и Солнечную — здесь гораздо важнее была не скорость спуска, а правильная
посадка, техника езды и хорошие тормоза. Моя спутница также не отставала: спустя какие-нибудь полминуты я слышал знакомый скрип механических Хайесов, возвещавший
о ее приближении, — несмотря ни на что, подвески и тормоза ее байка работали ненамного хуже моих собственных (я имел возможность лично убедиться в этом,
поменявшись байками на одном из участков). Весь километровый спуск занял у нас не более 10-15 минут, — по меньшей мере, втрое больше, чем подъем,
не считая часового отдыха у источника. Наконец внизу заблестел просвет в деревьях и, объехав очередную корягу, мы выехали на опушку, ведущую прямо на задворки
Солнечной поляны — небольшой деревни на ширяевской трассе, где мы рассчитывали подкрепиться и отдохнуть.
Дело в том, что уже на первом нашем привале, около озера, я обратил внимание на подозрительно медленную работу горелки (около 700 г воды
она не могла вскипятить и за 10 минут, хотя обычно это удавалось сделать за вдвое короткое время). Встряхнув баллон, я понял, в чем дело: вместо
нового, купленного еще полторы недели назад, я по ошибке захватил старый, в котором оставалось 5 или 7% газа… Разумеется, не могло быть и речи, чтобы надеяться
на то, что жалких остатков топлива хватит еще на два полноценных перекуса; оставалась последняя надежда на добрую продавщицу в магазине Солнечной Поляны,
уже не раз выручавшую нас кипятком. Скатившись по километровой центральной улице вниз до магазина, мы расположились на отдых под старым раскидистым
деревом, около которого уютно стояли импровизированный стол и сиденье, в виде горизонтальной доски. Оставив девушку с байками и рюкзаками отбиваться от бродящих
неподалеку коров (к которым она испытывала чувства, сравнимые, разве что с благоговейно-трепетным отношением индийцев, для которых это животное священно),
я отправился за кипятком в знакомый магазинчик у обочины. Мне повезло: хотя в этот раз там была другая продавщица, она не смогла отказать
в пище двум умирающим от голода байкерам Единственной загвоздкой оказалось то, что вместо нормального чайника, 1,5 литра кипятка которого я рассчитывал получить за раз,
мне пришлось 4 или 5 раз (!) ходить с термосом за 250 граммовым кипятильником, который был милостиво предоставлен в мое голодное распоряжение.
Тем не менее мы благополучно решили и эту проблему; спустя полчаса непрерывных хожденией и кипячений, супы и каши были заварены, остужены и благополучно
съедены. Запив остававшиеся еще невероятно объемными запасы выпечки свежим кофе, мы отдыхали какое-то время в тени дерева, периодически подкармливая местную фауну в лице
бродячей Жучки, которая, в полном соответствии со своим лосняще-сытым видом соглашалась есть только копченую колбасу, брезгливо отворачиваясь от выпечки и каши.
Пофотографировав на память пугливых коров, к которым моя спутница испытывала взаимные чувства, а также саму обладательницу последних (это было что-то вроде фото-серии «эмоции
и чувства, вызванные последними часами в седле» :)), мы, собрав снаряжение и убрав остатки ужина, неторопливо тронулись в заключительный на сегодняшний день этап нашего
путешествия. Нам предстояло проехать оставшиеся 18 км по асфальту до Бахиловой Поляны, где мы планировали остановиться на ночлег. Солнце, чьи лучи
уже золотили вершины Жигулей, недвусмысленно намекало нам на необходимость поторопиться: шел уже восьмой час, а судя по нашей сытой скорости перемещения,
рассчитывать прибыть на место ночлега, раньше, чем через час, нам не приходилось. Кроме всего прочего, проезжая мимо последних дач в Солнечной поляне, мой сытый
взгляд, оставшийся отчего-то без десерта, обнаружил халявный источник последнего в виде соблазнительно свешенных вишневых ветвей за очередным забором у обочины.
Воспользовавшись немудреным предлогом в виде зазвонившего после длительного отсутствия сети телефона у моей спутницы, я набросился на плоды лета, словно не ел этой
вишни по меньшей мере год. Впрочем, так оно собственно и было, — в этом году на даче ее то ли не было вообще, толи было недостаточно
для того, что бы мне удалось ее попробовать… Почти десять минут я, обдирая ладони и рискуя свалиться с шатко-трухлявого забора, поедал спелые и грязные
ягоды, ничуть не задумываясь о «болезни грязных рук» — дизентерии. Впрочем, преподнеся десяток плодов, я вымыл и их, и то, что не успел еще съесть сам,
предусмотрительно сложив их в маленький термос, в надежде съесть позже. Выслушав от без пяти минут дипломированного юриста лекцию о соответствующих разделах
Гражданского кодекса, регламентирующих вопросы частной собственности и «иных вещных прав», я, униженный в правовом, и пристыженный в моральном планах, поплелся в хвосте нашей
маленькой велоколонны, вяло выдвигая встречно-нелепые аргументы типа того, что «ну ведь они висели снаружи забора…» Самое обидное оказалось то, что тщательно отобранные пол-литра вишни
мне так и не удалось съесть: они были благополучно забыты в термосе.
Асфальт дороги не сильно утомлял нас своим рельефом: небольшие подъемы чередовались с, как правило, более продолжительными спусками, и,
если бы не традиционно-немотивированное упрямство моей спутницы, предпочитающей и те и другие преодолевать на одной любимой передаче, мы могли
бы ехать гораздо быстрее. Это было бы совсем не лишним, так как световой день неумолимо заканчивался вместе с солнцем, величественно тонувшим в багряном
зареве заката… Тем не менее, мы не могли отказать себе в необходимости заехать в магазин в Зольном, где стараниями уже знакомой мне продавщицы,
пополнили запасы нашего кофе… Там же, в Зольном, при выходе из магазина я нос к носу столкнулся с одним из тех егерей, что бодро гоняли
нас в благословенном месяце июне, когда мы практически жили в «особо охраняемой территории», что в переводе на язык родных осин обозначает государственный
Жигулевский заповедник им. И.И. Спрыгина… Бросив презрительный взгляд на допотопно-ржавое чудовище, которым эти недотепы пытались блокировать нас на спуске со Стрельной
(так как просто догнать на нем нас было, кажется, нереально), я гордо прошел мимо ошарашенного служителя закона, дипломатично сделав рассеянно-неузнаваемый вид…
25 километровая Дорога из Ширяево в Бахилову Поляну (дальше она поднимается в гору до Бахилова и далее — на Александрово поле) представляет собой
интересное сочетание причудливо-извилистых подъемов и спусков, с одной стороны ограниченных крутыми отрогами Жигулей, с другой — не менее крутыми обрывистыми спусками
к Волге. Каждый отрог представляет собой горный хребет, ответвляющийся от основного, проходящего в паре километров в верху, и по которому, собственно,
мы и путешествуем в самом сердце Заповедника. Поросшие в основном соснами хребты спускаются к самому подножию дороги, разрезая гористое тело Жигулей узкими
и извилистыми ущельями, поросшими теми же соснами. Почти каждое такое ущелье представляет собой предмет повышенного хозяйственного интереса, как видно из того обилия нефтяных
вышек, что в большом количестве усеяли небольшие поляны в их глубине. Впрочем, ни вышки, ни даже сами ущелья, несмотря на всю живописность последних
и отвратительно-едкий запах первых, отнюдь не представляли для нас интереса: постепенно набирая обороты на затяжных спусках дороги, мы спешили в Бахилову
Поляну, рассчитывая добраться туда до наступления темноты. Сама дорога, живо напоминавшая мне небезызвестные серпантины в районе Джугбы и Туапсе, не представляет особого
интереса равно как и трудностей в ее преодолении: незначительный трафик и хорошее покрытие делает ее одинаково нейтральной и для того,
и для другого.
Время от времени мы успевали бросить взгляд на Волгу, величественно простирающуюся в сотне метров ниже нас; огромный, четырехпалубный теплоход, один из тех,
что все еще возит частые раньше туры по Волге, словно соревнуясь с нами в скорости, плыл вверх по течению. Некоторое время мы шли вровень в ним;
затем, сделав вынужденную остановку в Зольном, отпустили его восвояси — плавно развернувшись напротив федоровских турбаз, белоснежный красавец ушел в Канал…
Все более густые ряды деревьев по краям дороги подсказали мне, что наше путешествие близится к концу: обогнув знакомый хребет Малой Бахиловой горы, мы выехали
к самому спуску в Бахилову Поляну… Несмотря на то, что путь через боковой съезд направо был короче, я предпочел проехать более длинным, зато и более безопасным
в наступающих сумерках путем: спустившись по дороге до знаменитого поворота к «лосям», знаменующего начало подъема на Стрельную, мы срезали наш путь
по грунтовке, выехав прямо напротив «Желтого» дома — здания местной администрации, где не раз пристально-доброжелательные глаза местных рыцарей Природы кровожадно
провожали наши шумные кавалькады…
Проехав засыпающую деревню, мы въехали в уже по-ночному темный лес, лишь наличие хорошего освещения в виде велофонаря Сигма Спорт на аккумуляторах высокой емкости
несколько сгладило нам трудности почти ночной езды… Проехав в свете фары полтора-два самых простых километра, мы решили не искушать более судьбы и встали на привал
во втором попавшемся нам месте (первое, с подачи Анны, видимо, решившей приехать домой хоть затемно, но сегодня, мы упрямо проигнорировали). Место оказалось достаточно
удачным: в паре десятков метров от дороги, на относительно ровной песчано-травянистой поверхности почвы, под раскидистыми ветвями какого-то дерева спустя каких-нибудь
20 минут уже стояла палатка. Распаковав наше снаряжение и убрав рюкзаки, нежно приковав друг к другу утомившиеся за преодоленные нами 75 км байки,
мы отправились на берег Волги устало любоваться уже опустившимися на мир сумерками… Ночь, почти безоблачная и невероятно тихая, раскинула свои удивительно теплые
для сентября объятья… Огромный, кроваво-красный диск восходящей луны показался над высотными зданиями Прибрежного на противоположном берегу Волги. Казалось, луна занимает треть
всего города, словно выплывая из причудливо-тенистых громадин его домов… Яркие огни противоположного берега разноцветными прожекторами тянули к нам свои тени… Гулкий
шум медленно проползавшей на горе электрички прорезал словно распухшую от ночной тишины ночь…
…Открыв припасенную бутылку благородного игристого вина, сделавшего знаменитой ничем более особо не примечательную французскую глушь, мы окунулись в шипучую атмосферу воспоминаний…
В безмолвном полумраке Ночи, словно в дурно написанном романе, ожили зыбкие тени Минувшего; раскинувшиеся в десяти километрах от нас на противоположном берегу
Мастрюковские озера, молчаливыми тенями гор напоминали о той, другой, но такой неуловимо-похожей Ночи, в карнавально-кричащей суете которой мы когда-то чудом нашли,
что искали…
…Сентябрьская теплота бабьего лета постепенно уходила за горизонт вместе с последними паутинками утонувшего солнца… Начинало холодать; тесно обнявшись, мы сидели еще какое-то
время, словно пытаясь согреть то, что остыло еще задолго до заката… Нелепо-спокойные слова, нейтрально-резкие темы, бессмысленно-печальные взгляды — Мир, изумившись очередному
приступу Чувства, словно замер вокруг нас, обреченно дожидаясь неизбежного… Грусть уходящего тепла, обнаженно-тоскливой прохладой отчаяния опустилась в мою душу; «Все проходит —
и это пройдет» — вспомнился мне бессмертный слоган царя Соломона, мудрейшего из царей… «Так записано», — говорили арабы «Алхимика»… Где, на каких бессмертных
скрижалях было написано то, что читал я в полумраке глаз Той, что никогда не была Моей? Что слышал я в приглушенно-спокойном стуке Ее Сердца? Никто
уже не узнает об этом: «и это — пройдет…»